"Я вернусь прямо в Кандалакшу…"

Н. В. Голикова

Приближается 65-летие со дня окончания Великой Отечественной войны, 9 Мая, День Победы. Моя бабушка Ираида Димитриевна Шпир вспоминала самое первое мирное утро: “Слышу – на улице народ шумит, смеётся, – говорила она. – Очень рано, что случилось? Тут Сима (соседка) стучит в стену: “Рая, война кончилась!” Вышли и мы на улицу. Все обнимаются, радуются. Соседи что у кого было принесли, собрались за столом. Все радовались, и дети проснулись, тут же, смотрят на взрослых и понемногу начинают понимать, что война кончилась”. Великий, радостный праздник со слезами на глазах – слезами радости и горечи.

 Таким был этот день для нашей семьи – радостным и горьким одновременно. Вернулись живыми моя мама, её сёстры, бабушкин брат, а бабушкина сестра умерла в блокаду Ленинграда от голода, ей было 42 года. Погиб в первый же год войны мой дядя Анатолий Николаевич Шпир и навсегда остался двадцатилетним, каким смотрит на меня с фотографии в Книге памяти Мурманской области.

...Перебираю конверты с его письмами матери и сёстрам в Кандалакшу, на улицу Беломорскую, из армии. Адрес на них надписан чётким, красивым почерком. Письма из разных мест – из Себежа, Идрицы, но больше всего писем из Риги – там в основном служил Анатолий. И письма свои начинал со слов: “Привет из Риги”. Есть конверты простые, обычного формата и очень маленькие, а из Риги – красивые, со множеством картинок – видами города и пейзажами. На конвертах небольшая треугольная печать с надписью "Красноармейское".

Навертываются слёзы на глаза и щемит сердце, когда я читаю письма дяди-красноармейца. Сами собой вспоминаются строки из стихотворения Исая Тобольского “Письмо”: “Давным-давно его на свете нет, того русоволосого солдата... Ещё в письме он шутит и смеётся. Ещё он жив... Ещё он на войне... Ещё надежда есть, что он вернётся”.

Именно таким, русоволосым солдатом был мой дядя Анатолий Шпир, главный помощник матери, т.к. отец рано умер. Толя был не только старшим сыном, но и единственным мужчиной в семье. Мама мне рассказывала, что он был строг с ними, своими тремя младшими сёстрами – Марией, Тамарой и Люсей, следил, чтобы не бездельничали, помогали маме. И все четверо встречали её по вечерам с работы, забравшись на огромный валун возле барака на Нижней Кандалакше, где они жили. А когда сёстры подросли, так и с танцев их в урочный час выпроваживал. Как говорит мама, “гонял с танцев”, а нам потанцевать хотелось. Толя же говорил, что и так кино много смотрите. Он был киномехаником, и сёстры, конечно, не пропускали ни одного фильма.

Киномехаником Анатолий был и в армии, и ещё выучился на радиста. “На мне лежит обязанность радиста и киномеханика, - пишет он родным. - У меня сейчас много работы, надо и кино ставить, и радиоприёмники ремонтировать”. В ведении Толи были “три радиоприёмника РПК-9 и один большой приёмник на металлических лампах”. По-видимому, не всё ладно было со снабжением, и он просит выслать “проэкционные лампы, только упакуй их помягче”.

Сохранилось много писем моего дяди Анатолия Николаевича Шпира из армии. Уже с дороги, когда эшелон стоял на станции Бологое, он посылает матери открытку. В ней он описывает, как едут призывники: "Еду в теплушке, так ехать ничего, тепло и светло, но с едой очень плохо... за всё время (пять дней) ели только три раза, и то каждый раз ночью... На станциях наш эшелон держат очень долго. Например, вот здесь держат 16 часов и ехать ещё далеко. Говорят, по-настоящему ехать, так около суток до места. Погода здесь плохая, идёт снег и сыро. Нас в вагоне 30 чел. По очереди дежурим у буржуйки. На этой станции много эшелонов с призывниками".

Так же подробны письма моего дяди из довоенной Латвии. “Восьмого июня (1939 г.) мы из лагеря вышли по направлению к границе. Полк наш двигался всю ночь и полдня, а потом привал на сутки в лесу. Тут я показывал картину, и потом двинулись дальше вдоль границы, прошли километров 30 и опять привал здесь. Выдали нам всем патроны, каски на головы и питание в ранец на три дня – три банки консервов мясных, две пачки галет, сто грамм сахару и сухарей не помню сколько. Мы ждали у самой границы приказа... И вот 12 числа утром опять пошли и, как вам уже известно из газет, перешли границу. И теперь я нахожусь в Латвии, стоим в лесу, около города Режицы... Когда мы шли через деревни и станции Латвии, то народ выходил к нам с цветами и нашими песнями. Здесь все хорошо разговаривают по-русски, а когда я на остановках играл пластинки через усилитель, то все собирались около машины и смотрели, откуда же так громко играют... Мы во время отъезда из СССР получили машину-клуб закрытую, в ней укреплён движок для кинопередвижки, а сама кинопередвижка убирается в мягкие ящики”.

В январе 1941 года: “Вот у меня сейчас опять работы много, каждый день приходится ставить по три сеанса в избирательных участках в разных местах в г. Риге, и, кроме того, еще в части у себя для бойцов”.

Интересно мне было узнать из его писем о деньгах и ценах в Латвии 40-го: “Здесь всё дешево, но не на наши деньги, Всем командирам выдали промтоварные карточки, так что в месяц командир имеет право купить только четыре вещи, а без карточки ничего не дадут ни в одном магазине. Командный состав получает по 200 – 300 лат и больше”. “Вы писали насчёт денег, так вот здесь их не меняют нигде, а скоро наши деньги пойдут в ход, а переводы денежные, как видите, к нам не доходят, так ребята ухитряются получать в письмах по двадцатке и тридцатке... Мужские костюмы от 82 лат до 120 лат, часы самые дешевые 25 лат, а у нас такие часы будут стоить 250 руб. Обувь стоит самая дешёвая 5 лат, а самая дорогая 20 лат. Ну а я получаю 7 лат в месяц...”.

Некоторые письма тогда 20-летнего моего дяди не могу читать без улыбки: “Плитка шоколаду стоит 1 лат, булочка у нас за 40 коп., а здесь 20 сантимов. Ну я, конечно, с получки съел плитку шоколаду и проел остальные латы”.

Сделал “открытие”: “А все-таки и здесь есть люди, которые воруют, у меня спёрли портянки и перчатки, а у другого парня носовые платки и мыльницу, а у одного спёрли часы и 70 р. денег”.

“На карманах у меня серп и молот повешен, так просто, из баловства, а петлицы мне положены красные, но я ношу чёрные, а пуговицы у меня блестящие, а должен носить простые красноармейские чёрные”.

“Сейчас время свободное, – пишет он 12 октября 1940 года, – сидели, курили табачок и вспомнили, что у нас вышел приказ – к нам сюда можно посылать посылки... Ну я думаю, соберите мне хоть маленькую да не забудьте вложить пол...” (литра). Посылки Толе посылали неоднократно. Он сразу же благодарит: “Мама, понравилось мне всё, особенно окунь”.

В марте 1940 года он пишет, что получил “сладкую посылку” от своей тёти Нины из Ленинграда. В 40-м она ещё могла послать племяннику посылку, а в блокадном декабре 43-го умерла от голода.

И сам Толя посылал родным в Кандалакшу посылки. Один почтовый талон на посылку от 18 мая 1940 года даже сохранился.

Из писем моего дяди мы сейчас можем достоверно узнать меню бойцов, их экипировку: “Мама, ты спрашиваешь, что я кушаю, так вот: утром дают суп из концентрата (из кубиков) или кашу пшённую, а в обед суп или щи с мясом и без мяса бывает, а на второе отварная картошка-пюре с огурцом или каша с маслом, а на ужин самое вкусное - это наша треска отварная, с картошкой. Чай с сахаром. Сахару 25 гр. на день. В честь Дня Конституции утром был белый хлеб”.

“Я оделся тепло: ватные брюки, фуфайка, сапоги, шлем, портянки две пары, носовые платочки - 4, пока не получил шинель. Носки хорошие, но очень скоро рвутся. Перчатки дали тёплые, т.е. внутри шерстяные. Вчера получили винтовки. Выдали ещё полотенце и наволочку, и одеяло шерстяное, и две простыни”.

Посылая свои фотографии, сопровождает их трогательными пояснениями: “Когда будете смотреть на эту карточку, то осторожно, всю не высмотрите, а потом пишите ваши замечания, как я вышел. Снимался в клубе, на сцене, а снимал меня тов. Гордиенко, про которого я писал вам”.

Анатолий переписывается не только с родными, но и с друзьями, в т.ч. с теми, что уже отслужили. Он всей душой дома: “Я как получаю от вас письмо, так как будто дома бываю в тот момент, когда читаю”, “ещё я вам скажу по секрету - вы мне пишите чаще, а то как долго не пишете, так мне делается скучно и домой еще пуще хочется”. “Теперь я вас попрошу сделать мне небольшое одолжение. Если нетрудно будет и недорого, то пришлите мне пару газет “Кандалакшский коммунист”, очень хочется почитать”. “Большое спасибо за газетки, теперь я кое-что знаю из жизни Кандалакши”. Особенно часто спрашивает о киномеханике Марии Соловьёвой. Но между тем в одном из писем упоминает: “Я имею подарок от одной знакомой - зажигалку бензиновую”.

Вместе с ним служат земляки: “Помощником у меня работает Миша Корнишин из Ковды, с 7 (шведского) завода паренёк. Я его в Ковде тоже знал”. “Муся, знала ли ты милиционера Кольку Белякова, который часто ходил к нам в кино? Так он со мной тоже здесь служит, а наши койки в казарме через человека”.

Почти в каждом письме – открытки с видами Риги, Мише (дяде) – марки.

О трудностях пишет мало, лишь иногда в письмах встретишь рассказ об учениях, маршах: “Нас обучают военному делу, как то: ходить с винтовкой, ползать с ней, бегать с ней, идти в атаку и штыковой бой. Вчера были тактические занятия в лесу, и вот там снегу было много, а как скомандуют: “Танки!” или “Самолёты!”, так надо ложиться и ползти в сторону, а снег-то лезет в рукава, за пазуху, в сапоги, ну а как встанешь да в атаку бегом пробежишь, так и согреешься”.

Как отражено время в письмах! Например, 23 января 40-го спрашивает: “Как слушаете радио? Есть ли у вас (в Кандалакше) радиоточка?” А в 1940 году на ноябрьские праздники Анатолий получил приказ поставить на улицу громкоговоритель и весь день 7 ноября транслировать Москву. Лишь в 12 ночи выключил радиоузел. Или: “Эту песню часто передают по радио из Москвы, а у меня на радиоузле есть такая пластинка” (12 октября 1940 г.).

                                        МАХОРОЧКА

                            Музыка: В. Козин. Слова: М. Рудерман

Не забыть нам годы огневые

И привалы у Днепра.

Занимались кольца голубые -

Дым махорки у костра.

    ПРИПЕВ:

Эх, махорочка, махорка,

Породнились мы с тобой.

Вдаль дозоры смотрят зорко,

Мы готовы в бой.

    ПРИПЕВ.

Как письмо получишь от любимой,

Вспомнишь дальние края

И закуришь, и с колечком дыма

Улетает грусть твоя.

    ПРИПЕВ.

Мы родную землю защищаем,

Каждый маленький клочок.

Эх, недаром жгли мы на привалах

Боевой наш табачок.

    ПРИПЕВ.

Наступал 1941-й год. Не было тревоги в письмах моего дяди Анатолия. 23 декабря 1940 г. он пишет: “У меня к Новому году работы очень много: надо оборудовать клуб освещением и украсить светом ёлку для детей начсостава, а ещё украсить елку светом у одной жены командира. Так что мне 31 числа придется поставить кино да ещё дать свет на две елки, ну, думаю, что все сделаю хорошо”.

И поздравляет родных: “Поздравляю вас с Новым годом! Желаю, чтобы Новый, 1941 г., был у вас самый счастливый”.

Никто не знал, какое “счастье” принесёт наступающий 41-й. Безмятежны номера “Иллюстрированной газеты” (издание газеты «Правда») от 29 декабря 1940-го, 25 мая 1941-го (за месяц до начала войны!). На обложке новогоднего номера под заголовком «Кому запрещён вход в 1941-й год» нарисованы “враги”: летун, бездельник, расточитель, неженка, бракоделы, склочники, халтурщик, хулиган, многобрачные...

И мой дорогой юный дядя Толя не собирался умирать от вражеской пули. Он писал о своих планах, собирался домой: “А вот я всё думаю, что я пишу в письмах, то ведь это только часть моей жизни здесь, а как только приеду, то всего сразу ничего не пересказать, ведь мы уже не виделись полтора года” (27 марта 1941 года).

Пишет сестре Люсе 14 марта 1941 года: “Ты спрашиваешь, в каком году я приеду домой? Так вот, если всё будет спокойно и хорошо, то в конце этого года приеду”.

В одном из писем родным он пишет: “Сегодня, 14 ноября 1940 года, ровно год как я уехал из Кандалакши, ну ещё остался год. А я вот решил, что после службы я вернусь прямо в Кандалакшу...”

Но не суждено было Анатолию Николаевичу Шпиру вернуться домой. В Латвии он остался навсегда. Последнее письмо от него было в июле 1941 года.

Бабушка, казалось мне, знала наизусть письма сына из армии. Она ждала своего сына до конца. Нет-нет, да и вы

скажет вслух: “Может, ему надо долго лечиться в госпитале”, “Может, он в плену”...

С благодарностью своему дяде Анатолию Николаевичу Шпиру написала я о нём. С благодарностью за то, что он, двадцатилетний, отдал свою жизнь, не отступив в бою перед захватчиками-фашистами. С благодарностью за его подробные письма. И мы, потомки, должны сохранять память о защитивших и спасших нас в годы Великой Отечественной войны. Потому что верно сказал поэт Михаил Львов: «Мне жалко их, моих друзей хороших, погибших на переднем рубеже, кто в жизни больше встретиться не может и с вечностью сливается уже. От них воспоминаний не осталось, они в стихи не перенесены, и всё труднее вспоминать их стало, как осенью сияние весны».

Перечитала своё повествование о моём дяде, Анатолии Николаевиче Шпире, погибшем, едва начав жить. Это не только дань памяти солдату Великой Отечественной, не только страничка жизни нашей семьи, это также и вклад в историю нашей страны, ведь небольшой рассказ об А. Н. Шпире основан на его письмах – документальных свидетельствах о времени, всё больше удаляющемся от нас.

20 января 2010 г.

От составителя: На сайте www.obd-memorial.ru есть небольшая информация об Анатолии Николаевиче Шпире, рядовом 301 стрелкового полка 48 стрелковой  дивизии (с сентября 1941 года официально пропавшего без вести).

Статья с сайта “Википедия” http://ru.wikipedia.org/wiki/ − 48-я стрелковая дивизия − воинское соединение РККА в Великой Отечественной войне. Принимала участие в присоединении Латвии к СССР в июне 1940.

Положение войск на утро 22.06.1941 г.

На июнь 1941 года дислоцировалась в Латвии, под Ригой. С 17.06.1941 года начинает переход из Елгавы на государственную границу восточнее Таураге.

Дивизию предполагалось к началу войны перебросить на левый фланг армии и увеличить фронт обороны левее 125-й стрелковой дивизии, которая прикрывала основное направление на Шяуляй, Таураге до реки Неман у города Юрбаркас.

В первый же день войны дивизия на марше попала под сильнейший авианалёт, в результате которого понесла очень большие потери (немецкий историк В. Хаупт даже говорит о том, что дивизия оказалась полностью разгромленной с воздуха). Непосредственно сразу же после налёта дивизия попала под удар немецких танковых соединений (56-го моторизованного корпуса) в районе Эржвилкаса на подступах к Расейняй, и, выдержав только недолгий бой, потеряв в нём в общей сложности до 70 % личного состава, неорганизованно отошла к Расейняй. Тем самым обескровленная дивизия сдала Расейняй и что немаловажно − позволила захватить переправы через реку Дубиса севернее Расейняя.

23.06.1941 года остатки дивизии участвуют в контрударе в районе Расейняй. После этого остатки дивизии весь конец июня и начало июля 1941 года отступали на север, к Даугаве.

На 04.07.1941 года дивизия насчитывала всего 1100 активных штыков и 35 орудий разных калибров. В конце концов, остатки дивизии, пополненные до половины штатного состава дивизии, к 06.07.1941 заняли оборонительные рубежи по северному берегу реки Эмайыга (между Чудским озером) и озером Выртсъярв.

17.07.1941 командир дивизии генерал-майор Богданов П. В. сдался в плен. Вместе с ним оказались в плену многие другие командиры дивизии.

В июле 1941 года дивизия была практически полностью разгромлена в Эстонии, отведена в Кингисепп, где в дивизию был влит 527-й стрелковый полк 118-й стрелковой дивизии. С конца 1941 года и по начало 1944 года дивизия вела оборону на Ораниенбаумском плацдарме и оттуда же дивизия в 1944 году перешла в наступление.

Главная | Как нас найти | Информация | Какие фамилии мы ищем | Об обществе

"Кольский родословец-I" | "Кольский родословец-II" | "Кольский родословец-III"

 "Кольский родословец-IV"  | "Кольский родословец-V"